Неточные совпадения
Несмотря на то, что я был
жандарм и моя обязанность состояла в том, чтобы ловить его, я подошел и с участием
стал спрашивать, больно ли ему.
Он
стал подробно рассказывать о своем невольном знакомстве с поручиком, о том, как жестко отнесся поручик к старику
жандарму. Но Дуняшу несчастье
жандарма не тронуло, а когда Самгин рассказал, как хулиган сорвал револьвер, — он слышал, что Дуняша прошептала...
— Светлее
стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла последняя темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как лошадь, а Клим посмотрел на беспорядок в комнате, бумажный хаос на столе, и его обняла усталость; как будто
жандарм отравил воздух своей ленью.
Вошел в дом, тотчас же снова явился в разлетайке, в шляпе и, молча пожав руку Самгина, исчез в сером сумраке, а Клим задумчиво прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная
жандармом постель внушала отвращение. Тогда он
стал укладывать бумаги в ящики стола, доказывая себе, что обыск не будет иметь никаких последствий. Но логика не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу
жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть,
стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
Поглаживая ногу, Крэйтон замолчал, и тогда в вагоне
стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки
жандарма в коридор: двери всех купе были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь,
жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо,
стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Мы ехали, не останавливаясь;
жандарму велено было делать не менее двухсот верст в сутки. Это было бы сносно, но только не в начале апреля. Дорога местами была покрыта льдом, местами водой и грязью; притом, подвигаясь к Сибири, она
становилась хуже и хуже с каждой станцией.
Сколько я ни просил
жандарма, он печку все-таки закрыл. Мне
становилось не по себе, в голове кружилось, я хотел встать и постучать солдату; действительно встал, но этим и оканчивается все, что я помню…
В Лауцагене прусские
жандармы просили меня взойти в кордегардию. Старый сержант взял пассы, надел очки и с чрезвычайной отчетливостью
стал читать вслух все, что не нужно: «Auf Befehl s. K. M. Nicolai des Ersten… allen und jeden, denen daran gelegen etc., etc.
Мы потеряли несколько часов за льдом, который шел по реке, прерывая все сношения с другим берегом.
Жандарм торопился; вдруг станционный смотритель в Покрове объявляет, что лошадей нет.
Жандарм показывает, что в подорожной сказано: давать из курьерских, если нет почтовых. Смотритель отзывается, что лошади взяты под товарища министра внутренних дел. Как разумеется,
жандарм стал спорить, шуметь; смотритель побежал доставать обывательских лошадей.
Жандарм отправился с ним.
С каждым годом все чаще и чаще
стали студенты выходить на улицу. И полиция была уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и
жандармов все переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери манежа, туда начинают с улицы тащить студентов, а с ними и публику, которая попадается на этих улицах.
Вечером отец рассказывал, что, когда они проезжали мимо тюрьмы, повстанцы, выглядывавшие в окна, тоже подумали, что «судью арестовали», и
стали громко ругать
жандарма…
— Врешь, кривой! Не видал, так,
стало быть, зачем врать? Их благородие умный господин и понимают, ежели кто врет, а кто по совести, как перед Богом… А ежели я вру, так пущай мировой рассудит. У него в законе сказано… Нынче все равны… У меня у самого брат в
жандармах… ежели хотите знать…
— Он говорил мне, что всех нас знают, все мы у
жандармов на счету и что выловят всех перед Маем. Я не отвечал, смеялся, а сердце закипало. Он
стал говорить, что я умный парень и не надо мне идти таким путем, а лучше…
Жандарм схватил ее за горло и
стал душить. Она хрипела.
Один
жандарм нагнулся и, искоса глядя на Весовщикова,
стал подбирать с пола растрепанные книги…
Но когда их по вечеру действительно привезли, связанных по рукам и по ногам, с
жандармами, вся каторга высыпала к палям смотреть, что с ними будут делать. Разумеется, ничего не увидали, кроме майорского и комендантского экипажа у кордегардии. Беглецов посадили в секретную, заковали и назавтра же отдали под суд. Насмешки и презрение арестантов вскоре упали сами собою. Узнали дело подробнее, узнали, что нечего было больше и делать, как сдаться, и все
стали сердечно следить за ходом дела в суде.
И только дома он вспомнил о том, что обязан предать этих весёлых людей в руки
жандармов, вспомнил и, охваченный холодной тоской, бессмысленно остановился среди комнаты.
Стало трудно дышать, он облизал губы сухим языком, торопливо сбросил с себя платье, остался в белье, подошёл к окну, сел. Прошло несколько минут оцепенения, он подумал...
— Да, сударь! — продолжал Рено, — французской офицер должен знать службу и не
станет вызывать на дуель капитана
жандармов, который обязан предупреждать все подобные случаи.
Его взяли под руки и повели, и он покорно зашагал, поднимая плечи. На дворе его сразу обвеяло весенним влажным воздухом, и под носиком
стало мокро; несмотря на ночь, оттепель
стала еще сильнее, и откуда-то звонко падали на камень частые веселые капли. И в ожидании, пока в черную без фонарей карету влезали, стуча шашками и сгибаясь,
жандармы, Янсон лениво водил пальцем под мокрым носом и поправлял плохо завязанный шарф.
— Чепуха, — резко сказал Мирон; доктор Яковлев, как всегда, усмехался, а Яков Артамонов думал, что если эти речи
станут известны
жандарму Нестеренке…
Бобоедов. Такой молодой и — такой талантливый? Приятно познакомиться!..
Жандармы, выведите их на террасу… здесь
стало душно. Вырыпаев Яков? Ага… Свистов Андрей?
Михайлица
стала на тех часовых мотаться, не столько для того, чтоб ее пропустили, а чтобы постраждовать; они ее, разумеется,
стали отталкивать, а она еще ярее кидается, и дошло у них сражение до того, что один
жандарм ее, наконец, больно зашиб, так что она с крыльца кубарем скатилась.
Матвей зажег свечу и
стал читать книгу, взятую им у станционного
жандарма. Пока он сидел над ней, моление кончилось и все легли спать. Дашутка тоже легла. Она захрапела тотчас же, но скоро проснулась и сказала, зевая...
Жандарм засмеялся, но, заметив, что никто больше не смеется,
стал серьезен и сказал...
Рассказ Матвея, по-видимому, не произвел никакого впечатления. Сергей Никанорыч ничего не сказал и
стал убирать с прилавка закуску, а
жандарм заговорил о том, как богат брат Матвея, Яков Иваныч.
В полночь его поезд идет дальше. Ночь, как вчера, темная и холодная, стоянки долгие. Яша сидит на бурке и невозмутимо пиликает на гармонике, а старику все еще хочется хлопотать. На одной из станций ему приходит охота составить протокол. По его требованию,
жандарм садится и пишет: «188* года ноября 10, я, унтер-офицер Z-го отделения N-ского жандармского полицейского управления железных дорог Илья Черед, на основании 11
статьи закона 19-го мая 1871 года, составил сей протокол на станции X. в нижеследующем…»
И порою, когда
жандарм начинал зевать, мне
становилось за кого-то страшно.
Однажды с почтового поезда сняли безбилетного пассажира, и это было праздником для скучающего
жандарма. Он подтянулся, шпоры звякнули отчетливо и свирепо, лицо
стало сосредоточенно и зло, — но счастье было непродолжительно. Пассажир заплатил деньги и торопливо, ругаясь, вернулся в вагон, а сзади растерянно и жалко тренькали металлические кружки, и над ними расслабленно колыхалось обессилевшее тело.
Только что
стал было Хвалынцев убеждать их, что он к питерскому генералу никакого касательства не имеет, что он просто сам по себе и едет по своей собственной надобности, как вошел новый посетитель —
жандарм, во всей своей амуниции.
До сих пор
жандармы и сыщики этого направления именовали себя то «свистунами», то «сектой поморцев». — Базаров назвал себя «нигилистом», и с тех пор это словцо
стало самым популярным по лицу земли Русской.
— Долой матрикулы! долой министерство! долой пятидесятирублевую плату! — с трудом можно было расслышать крики в общем шуме и гвалте раздраженной толпы. С минуты одержания победы над
жандармами спасительное благоразумие было забыто — дурные страсти и буйные инстинкты
стали усиленно бродить и разгуливаться в толпе.
Должность либерально-прогрессивного доносчика, должность литературного палача, производящего торговую казнь над именами и мнениями,
стали почетными. Из разных углов и щелей повыползали на свет Божий боксеры и спадассины нигилизма,
жандармы прогресса, будочники гуманности, сыщики либерализма — все это были великие прогрессисты на пути общественного падения!..
Поезд двинулся. Вой баб
стал громче.
Жандармы оттесняли толпу. Из нее выскочил солдат, быстро перебежал платформу и протянул уезжавшим бутылку водки. Вдруг, как из земли, перед солдатом вырос комендант. Он вырвал у солдата бутылку и ударил ее о плиты. Бутылка разлетелась вдребезги. В публике и в двигавшихся вагонах раздался угрожающий ропот. Солдат вспыхнул и злобно закусил губу.
Жандарм отлетел в сторону. Пассажиры, грубо и озлобленно работая локтями,
стали вскакивать на буфера. Толкались, перепрыгивая через упавших. Было противно, но мелькнула мысль: «прозеваешь, — и завтра и послезавтра будет то же самое!» И я ринулся вслед за другими на буфера.
Зная, что никакие его протесты не приведут ни к какому результату, он, по приезде на прусскую территорию, перестал именоваться чужим именем и
стал для прусских
жандармов тем же Herr Leitenant, каким был семь месяцев тому назад до его бегства из Дуйсбургской больницы.
Несмотря на то, что казалось, что Николай Герасимович вел с конвоирующими его французскими
жандармами оживленную беседу, в его голове зрел план избежать во что бы то ни
стало этого предстоящего ему принудительного путешествия в Россию, этих страшных, носившихся в его воображении этапов родной страны, этого срама, тюрьмы и суда в родном городе.